Иван Бунин: синестетик в классических одеждах

Иван Алексеевич Бунин родился 10 (22) октября 1870 года в Воронеже. С 1881 по 1886 годы учился в Елецкой мужской гимназии (не окончил курса). Работал журналистом в провинциальных газетах. После выхода первой поэтической книги перебрался в Петербург, где быстро вошел в литературные круги. После получения двух Пушкинских премий и звания академика Бунин стал воспринимался современниками как живой классик. Эту репутацию окончательно закрепила его проза 1910-х годов.

Писатель не принял революции и в январе 1920 года покинул Россию, поселившись во Франции. В 1933 году Бунин получил Нобелевскую премию – первым среди русскоязычных писателей (если не считать отказавшегося от премии в 1906 году Льва Толстого). Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем.

Кем Бунин считал себя в первую очередь – поэтом или прозаиком?

Ответ однозначен: прежде всего – поэтом. Да, Нобелевская премия была вручена ему за роман «Жизнь Арсеньева» (1930) и в целом – «за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы». Тем не менее Бунин на протяжении всей свой жизни считал себя именно поэтом – это подтверждают и многочисленные мемуарные свидетельства, например, Ирины Одоевцевой, Александра Бахраха, Зинаиды Шаховской.

Бунин выучился читать по гомеровской «Одиссее». Второй прочитанной книгой стала «Песня о Гайавате» Генри Лонгфелло. Писатель признавался, что с детства был помешан на этой книге и всегда мечтал ее перевести. Мечта осуществилась: в январе 1899 года «Песня…» вышла отдельным изданием. Литературным дебютом были, разумеется, тоже стихи («Над могилой С.Я. Надсона», 1887), первой книгой – сборник «Стихотворения 1887–1891 гг.» (1891).

За книгу стихов «Листопад» (1901) и перевод Лонгфелло Бунин получил свою первую Пушкинскую премию в 1903 году. Вторую, в 1909-м, снова присудили за стихи и стихотворные переводы в составе собрания сочинений. Обе премии были половинные, причем вторую пришлось разделить с прозаиком Александром Куприным, но все это не помешало избранию Бунина академиком по разряду изящной словесности в том же 1909 году.

Главным, однако, были не регалии, а внутреннее ощущение себя поэтом. Когда критик Р.В. Иванов-Разумник в одной из статей 1912 года позволил себе написать, что «конечно, не стихами оставит о себе память в русской литературе И.А. Бунин, а своими рассказами», писатель заметил только: «Очень гнусная статейка».

Последние 30 лет жизни Бунин, за единичными исключениям, не писал стихов. И тем не менее, подводя итоги своей творческой биографии, он начал именно с них, выпустив в 1929 году «Избранные стихи» (в общей сложности 200 текстов). Владимир Набоков в рецензии на это собрание написал: «Стихи Бунина – лучшее, что было создано русской музой за десятилетия». И добавил, что равного этому поэтическому голосу у нас не появлялось со времен Тютчева.

Были ли у Бунина учителя среди современных ему поэтов?

Бунин воспитывался на поэзии XIX века, прежде всего на стихах Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Евгения Баратынского, Афанасия Фета, Фёдора Тютчева, Якова Полонского. Однако среди современных поэтов учителей и даже просто советчиков у него, строго говоря, не было, исключая разве что Алексея Жемчужникова (ум. 1908). Напротив, встречи с Львом Толстым, общение с Антоном Чеховым и даже Максимом Горьким для Бунина-прозаика имели исключительно важное значение.

Писатель был знаком со многими символистами, некоторое время поддерживал теплые отношения с Константином Бальмонтом и в особенности Валерием Брюсовым – книга «Листопад», между прочим, вышла в символистском издательстве «Скорпион». Но затем пути Бунина с поэтами-модернистами разошлись. Владислав Ходасевич был убежден, что разрыва пожелал сам поэт, и это «делало честь его проницательности и твердости».

Как Бунин оценивал современную поэзию?

По свидетельству исследователя Т.М. Двинятиной, из всех поэтов конца XIX – начала XX вв. не было ни одного, о ком бы Бунин «отозвался заинтересованно и благосклонно. При этом особенно страстно он не любил Блока», называя его «дутый пузырь», а стихи характеризуя как «утомительный, нудный, однообразный вздор». Александр Бахрах отмечал также нелюбовь Бунина к Андрею Белому, полное равнодушие к стихам Анны Ахматовой, отталкивание от Цветаевой, отсутствие интереса к Мандельштаму и Пастернаку. Свое отношение к Маяковскому писатель предельно ясно выразил в «Окаянных днях», полностью согласившись с его гимназической кличкой: Идиот Полифемович,

Как современники оценивали поэзию Бунина?

В самом общем виде оценка современников сводилась к тому, что эти стихи слишком традиционны и целиком принадлежат ушедшему XIX веку. Брюсов упрекал Бунина в том, что из его стихов читатель узнавал любопытные сведения о рассветах и закатах, о звездах и радугах, но не узнавал ничего о самом поэте». Максимилиана Волошина огорчила немузыкальность бунинской поэзии: «Вся громадная работа музыкальных завоеваний в области русского стиха совершенно чужда ему Он рубит и чеканит свой стих честно и угрюмо». Блок поначалу высоко оценил цельность и мировоззренческую простоту Бунина-поэта, но затем эта простота вдруг стала бедностью, удручающей читателя «отсутствием тех мятежных исканий, которые вселяют тревожное разнообразие» в книги символистов.

Даже наиболее преданных ценителей и защитников бунинской поэзии, например Корнея Чуковского, Бунин обескураживал обилием перечней и описаний. Это стало, пожалуй, наиболее расхожим упреком в адрес поэта. «Нельзя же писательство превращать в описательство!» – возмущался Чуковский.

Как поменялась со временем оценка стихов Бунина?

Если коротко, то большинство минусов стало в итоге плюсами. Так, отсутствие акцента на лирическом «Я» (хотя в самых ранних и самых поздних стихах это «Я» как раз присутствует) расценивается сегодня как признак актуальности автора и его безусловной принадлежности к ХХ веку. «Новым для русской поэзии в явленном Буниным мире, – пишет Т.М Двинятина, – было отсутствие единого центра: он более не фокусировался на чем-то одном, а оказывался распылен Лирическое "я" при таком взгляде на мир перестает доминировать и воспринимается самим поэтом как один из ее центров Мир един и бесконечен, и человек в этой бесконечности – не вершина творения, а такой же, как все остальные, атом его. В нем и через него действуют мировые силы жизни, любви, красоты, радости и гибели. Это… специфическая особенность бунинского лиризма и характерная черта нового времени, отражающая сознание постклассической эпохи».

Отсутствие напевности и музыкальности, колдовской стихии было квалифицировано как одно из сознательных и мудрых ограничений, наложенных на себя поэтом (Владислав Ходасевич). А на упрек в описательстве по большому счету давным-давно ответил сам поэт в стихотворении «Оттепель» (1901):

Нет, не пейзаж влечет меня,

Не краски жадный взор подметит,

А то, что в этих красках светит:

Любовь и радость бытия.

То, что здесь нет и намека на голую пейзажную лирику, очевидно. И, между прочим, это программное для автора стихотворение откликнулось во многих других его поэтических текстах (например, «Ветер осенний в лесах подымается…», «Затрепетали звезды в небе…», «Облака, как призраки развалин…», «Надпись на могильной плите»).

Что означает бунинская синестезия?

Тезис о синестетическом восприятии мира Буниным и необыкновенно рельефном, стереоскопическом отражении этого восприятия в творчестве давно стал хрестоматийным. Если коротко, то речь идет о слиянии двух и более чувственных образов в одном. И в психологии, и в художественной литературе особенно известен феномен «цветного слуха» – достаточно указать на сонет Артюра Рембо «Гласные» (между прочим, сонет символистский). Для Бунина наиболее характерно соединение осязания и обоняния с другими чувствами и, что особенно важно, с непосредственным переживания процесса письма.

После выхода повести «Деревня» в 1910 году Бунина в целом стали воспринимать в первую очередь как прозаика, и в прозе его синестезия, бесспорно, очень выразительна: вспомним хотя бы чернокожих официантов в «Господине из Сан-Франциско», «в красных камзолах, с белками, похожими на облупленные яйца». Вроде бы чисто зрительный образ, но в нем присутствуют и тактильные ощущения (читатель словно сам облупил эти яйца), и вкусовые (все-таки еда), и целые комплексы переживаний, потому что красные камзолы поневоле приводят на память крашеные пасхальные яйца, а они всегда сварены вкрутую, имеют оттенок топленого молока, но с синеватым отливом, часто украшены сложным сосудистым рисунком, напоминающим в свою очередь о ржавых потеках на раковинах и пр. Тем не менее поэтическая синестезия у Бунина еще богаче:

Ландыш

В голых рощах веял холод…
Ты светился меж сухих,
Мертвых листьев… Я был молод,
Я слагал свой первый стих –

И навек сроднился с чистой
Молодой моей душой
Влажно-свежий, водянистый,
Кисловатый запах твой!

Всего два катрена, элементарный четырехстопный хорей, классическое чередование женских и мужских перекрестных рифм, но в итоге получается нечто настолько радикальное, что едва ли возможно в традиционной и тем более консервативной лирике: пахнут сами стихи, причем пахнут молодостью (и одновременно умиранием), а сам этот запах имеет еще и вкус (кисловатый), и консистенцию (водянистый).

Кого можно назвать в числе главных учеников и наследников Бунина?

Это Владимир Набоков и Валентин Катаев. Тоже синестетики, и тоже в классических одеждах: если говорить о стихах, они оба считали себя в начале пути его учениками. Но все же только Катаев, хоть и стал в итоге прозаиком, учился мастерству у Бунина в первую очередь как у поэта. В посвященной мастеру книге «Трава забвения» подробно изложены его наставления о том, как следует писать стихи, обильно цитируется (правда, в строчку, как проза, а не в столбик) многие поэтические тексты, в том числе и «Ландыш». Теперь он прочно врастает еще и в ткань катаевского повествования и даже в его судьбу: с букетиком этих цветов автор приходит на могилу к своему кумиру.

Набоков от стихов Бунина взял немногое, а его ученичество быстро переросло в соперничество, и в итоге дело кончилось взаимной неприязнью (см. замечательное исследование Максима Д. Шраера «Бунин и Набоков. История соперничества»). В «Других берегах» Набоков признается: «Книги Бунина я любил в отрочестве, а позже предпочитал его удивительные струящиеся стихи той парчовой прозе, которой он был знаменит». По замечанию Евгения Водолазкина, в этом простодушном, на первый взгляд, признании нельзя не разглядеть уничижительной оценки бунинской поэзии (вопреки ранней рецензии самого Набокова на «Избранные стихи»), а заодно и намек на собственную победу в прозе. Все верно. Но заканчивается пассаж, однако, прозаической стилизацией стихов учителя: «… И герой выходит в очередной сад, и полыхают зарницы, а потом он едет на станцию, и звезды грозно и дивно горят на гробовом бархате, и чем-то горьковатым пахнет с полей, и в бесконечно отзывчивом отдалении нашей молодости опевают ночь петухи».

Можно ли у Бунина выбрать одно-единственное стихотворение, наиболее полно отражающее суть, сердцевинный нерв его поэзии?

Этот вопрос не имело бы смысла задавать, если бы такой выбор уже не был сделан. В ответ на просьбу портала «Сноб» Дмитрий Быков (в РФ признан иноагентом), о котором тоже, как о Бунине, Набокове и Катаеве, можно долго рассуждать, кто он в первую очередь, поэт или прозаик, выбрал стихотворение «Сказка о Козе» (1917).

Это волчьи глаза или звезды – в стволах на краю перелеска?
       Полночь, поздняя осень, мороз.
Голый дуб надо мной весь трепещет от звездного блеска,
       Под ногою сухое хрустит серебро.

Затвердели, как камень, тропинки, за лето набитые.
       Ты одна, ты одна, страшной сказки осенней Коза!
Расцветают, горят на железном морозе несытые
       Волчьи, божьи глаза.

Такой выбор никак нельзя назвать чисто субъективным. Прежде всего, у Бунина есть множество стихотворений о звездах. Они горят именно «дивно и грозно», как верно заметил Набоков. Но это совсем не та сияющая бездна, которой окружает нас, к примеру, Тютчев. Это что-то пусть и бесконечно далекое, но вместе с тем интимно, по-детски близкое и родное.

В начале творческого пути Бунин рисковал стать детским автором: его вторая поэтическая книга «Под открытым небом: Стихотворения» (1898) и сборник «Стихи и рассказы» (1900) вышли в серии «Библиотека "Детского чтения"», издававшейся одноименным журналом. Горький в письме Чехову о стихах Бунина сообщал, что «они должны нравиться детям», а г-на К.П. Пятницкого побуждал взяться за их издание таким словами: «Стихи – хорошие, вроде конфект от Флея или Абрикосова. Я говорю серьезно».

Это и в самом деле очень серьезно. Со звездами все начинается как игра: «"Дай мне звезду, – твердит ребенок сонный. – / Дай, мамочка…" <...> "А для чего?" – "Играть…"» Но игра постепенно превращается в страшную сказку. Не трагедию, иначе это был бы не Бунин, а именно сказку. Как вариант – басню. Или молитву. Недаром именно на примере этих жанров, если верить «Траве забвения», Бунин учил Катаева писать стихи.

Надо, чтобы в них все было «совсем, совсем просто. Уж чтобы проще некуда! Существительное, глагол, точка, ну – может быть! – самое необходимое придаточное предложение, по-детски ясное. Как басня. Как молитва. Как сказка. Ворона видит сыр, ворону сыр пленил. А может быть, и так…» – и прочитал «Сказку о Козе».

О Бунине читайте также в материале Prosodiа: Идиллическая революция Ивана Бунина